прислушиваемся к хлопкам в Новом году уже не петарды светошумовые гранаты неработающие светофоры толпа идущая по проезжей части смерть на улицах города крупицы новостей через телефонные звонки скупой алматинский талончик на интернет вспомнили про телевизор восьмилетняя дочь записывает в дневник "у нас идёт война мы сидим дома но в магазине рядом уже есть хлеб и картошка"

listening for bangs in the New year no longer firecrackers stun grenades broken traffic lights a crowd walking on the roadway death in the city streets news’ crumbs through phone calls miserly almaty internet coupon remembered the tv eight-year old daughter writes down in the diary “we have a war going on we are at home but in the store nearby there is already some bread and potatoes”

В гулкой тишине тумана и тревоги особенно звонко падает на дно меня эта поэзия Поэзия тревоги тумана бреда хаоса Поэзия Танатоса Замираю слушаю её эхо ... В это странное время неизвестности накануне Рождества мне приснилось слово Бог которое я вырезала на пироге А справа в пироге была дыра Ведь это Сартр сказал что у каждого человека в душе дыра размером с Бога В пироге моей души тоже такая дыра

In the resounding silence of fog and worry with a distinct ringing this poetry falls to the bottom of me Poetry of worry fog delirium chaos Poetry of Thanatos I freeze listen to its echo … In this odd time of uncertainty of the Christmas eve I dreamt the word God that I carved into the pie In the right half of the pie there was a hole For it was Sartre who said that every human has a hole in their soul the size of God In the pie of my soul there’s also a hole like that

житель окраин окуклилась скопила надышала тепло
братья и сестры мои по кокону глаза их прояснились руки освободились для объятий
время отпустить сандалии упархивать в балконные края время читать стихи а не новости слушать мысли а не ютуб время в расплавленной карамели янтаря вязко и жарко
а потом "по три раза ходят на опознание: алматинцы не хотят верить в смерть"
протянулась пуповина ледяной иглой всеклась в заворот пупка
10.01.2022, Алматы

a hinterland dweller pupated saved up the exhaled warmth
my pupa brothers and sisters their eyes cleared up their arms freed up for embrace
time to drop the sandals flit to the balcony lands time to read poems not news to listen to thoughts not youtube time in the molten caramel of amber viscous and hot
and then “three times they identify the body: almaty people do not want to believe in death”
the umbilical cord stretched out as an ice needle pierced into the vortex of the navel
10.01.2022, Almaty

О чем ты думаешь во время революции? О том, что у тебя осталось мало тех, за кого ты переживаешь, Все твои с тобой. Старший сын сам о себе Сообщает, С отцом обозначились поздравлениями на Новый год, С ним все в порядке. Странно видеть в месенджерах горящий акимат, Мимо которого ты каждый день гулял с коляской, Как будто это не в твоем городе Горит сейчас. Во время революции нужно находиться В ее эпицентре, Как это уже было много много раньше, Или находится подальше от нее Революция придет сама, Только ей придется Перебрасывать себя через степь Вагоны, пространства , вагоны Перегоны, солнце, снег , степь Машина скорой помощи на переезде, Шлагбаум закрыт, Солнце, солнце в снегу Отражается огромное солнце Катится по железно-дорожным Путям Катится к нам всем, в гости На беш, на холодную водку, На Киргизский коньяк. На радость, на счастье, На снег, заметающий двор Постковидного госпиталя, Ехать и ехать в машинах по трассам к закрытым твоим городам, С'едая твои пространства и запивая Водой твоих водоемов Ох, горькая моя, Ослепленная, вбитая в наст, От дорог расстилающаяся в две стороны, как пророчество, Нескончаемая, нескончаемая Земля

What do you think about during the revolution? How you have few left to worry about, All of yours are with you. The eldest son reports About himself, With my dad I’ve exchanged happy New years, He’s alright. It’s weird seeing the burning akimat¹ in the messengers, The one you’ve walked past everyday with the stroller, As if the burning is not in Your city right now. During the revolution you have to be In its epicenter, As it has been a long long time ago, Or you have to be far from it The revolution will come on its own, But it will have to Throw itself across the steppe Railcars, spaces , railcars Railspans, sun, snow , steppe An ambulance at the crossing, The gate is closed, Sun, sun in the snow The giant sun is reflecting Rolling down the railroad Tracks Rolling down to visit us all To the besh, to cold vodka, To the Kyrgyz cognac. To joy, to happiness, To the snow covering the yard Of the post-covid hospital, To drive and to drive in the cars on highways to your closed cities, Eating your spaces and washing down With the water of your ponds Oh, my bitter, Blinded, driven into the snow crust, Spreading into both sides from the roads, like a prophecy Neverending, neverending Earth

Искусственный интеллект Во время революции Становится снобом : "Опять м-ты вышли на площадь" Грабят и убивают простых богатых горожан Размежевание происходит По нескольким стратам Язык - главный водораздел, Большой красивый красный язык лежит на площади, Течет по улицам, Забирается в бизнес-центры Дотягивается до телебашни И, говорят, дважды захватывал аэропорт. Язык - новая реальность, Новое знамя и смысл, Язык проникает везде И говорит головами президента И членов Мажилиса Из телевизора Разговаривает голосами Повстанцев на проспекте И лезет везде, Во все возможные щели.

Artificial intelligence Becomes a snob During the revolution: “C-ps came out to the square again” They rob and kill the common rich citizens The separation Into several strata Tongue² - the main watershed, A big beautiful red tongue lies in the square, Streams down the streets, Climbs into the business centers Reaches up to the TV tower And, they say, it occupied the airport twice. Tongue - the new reality, New banner and meaning, Tongue permeates everything And talks through president’s heads And Majlis members From the TV screen Speaks with voices of the Rebels on the avenue And swarms everywhere, In all the cracks.

ЯНВАРЬ БИБЛИОТЕКАРЯ

Январь, Не осень патриарха, Ни весна заречных улиц, Жёсткий календарь Не позволяет Вспрянуть ото сна. И на обломках нечего писать, Обломки разлетелись далеко Лягушек вскипятили в молоке И поздно уже дуть на молоко. Пока ещё хоть чем-нибудь горим, Пока ещё хоть кто-нибудь нам брат Давай ещё возьмём и посвятим Тебе надежду нашу, дипломат. Не знаю где, но все таки найди Ты мужество, хоть это не легко А ты, библиотекарь, уходи, Как можно дальше, очень далеко

THE LIBRARIAN’S JANUARY³

January, Not the autumn of the patriarch, Not the spring of the streets beyond the river⁴ , The rigid calendar Doesn’t let you Wake up from the dream. And there’s nothing to write on the debris, Debris were scattered too far Frogs were boiled in the milk And it’s too late to try to cool it down And while at least something is burning within us, And while at least someone is our brother Let’s dedicate our Hope to you, you clerk. Don’t know where, but you have to find The courage, although it isn’t easy And you, the librarian, should go As far as possible, too far

Они стали говорить, Что ничего не было, Аэлита. Что расстрела не было, Никто не лежал на площади До утра. Никто не кричал. Никто не прятался по дворам, Чтобы забрать раненых. Никто не бежал вниз, От ОМОНА, Никого вообще не было. А если были - в них не стреляли, А если стреляли - сами виноваты, Но вообще никто не стрелял. И никто не умирал от потери крови. А над площадью парили души С огнестрельными дырами, Они высоко не поднимались, Из-за тумана. Души были, А расстрела не было.

They started saying That nothing happened, Aelita. There was no massacre, Nobody lied on the square Till morning. Nobody screamed. Nobody hid around the courtyards, To pick up the wounded. Nobody ran down the streets, Away from OMON, Nobody was there at all. And if there were - they weren’t shot at, And if they were shot at - it’s their fault, But there wasn’t any shooting. And nobody bled to death. And the souls were soaring above the square With gunshot holes, They didn’t rise up high Because of the fog. There were the souls, But there was no massacre.

6 Января 2022

Психически нездоровый человек Входит в детскую больницу И зайдя в палату Пугает девочку, Которая и так заикается Заведующая отделением Находит его, но не может сразу уговорить его выйти, Уводит девочку к себе, А за ним приезжают, Через некоторое время, люди Из психо-неврологического диспансера К девочке прибегает ее мама И пытаясь успокоить, Плачет Я бы попытался что- то сказать, о моем разбомбленном городе, Самом красивом городе в стране, и о тех, кто завел в мой город моджахедов, Но зачем? Вот вам история с девочкой, И этим человеком, Почему в детское отделение Можно зайти просто с улицы? Почему у заведующей в кабинете стоят такие старые сапоги, а на ней порванные больничные тапки ? И почему она лечит детей в больнице, с сиротскими одеялами, и задирающимся Линолеумом Почему она их лечит И вылечивает Белое солнце катится через снег, через степь, через тебя, через меня, через детей в больнице. Доброе белое солнце в морозной степи
(Карагандинская область, 9 января)

6 January 2022

A mentally ill person Enters a children’s hospital And upon entering the ward Scares a girl, That already stutters anyway Head of the department Finds him, but cannot at once convince him to leave, Takes the girl to hers, And after a while The people from the Neuropsychology clinic Come after him The girl’s mother rushes to her side And tries to calm her Cries I would try to say something about my bombed-out city The most beautiful city in the country, and about those who brought the mujahideen into my city, But what’s the point? Here’s a story of the girl And this person, Why can the children’s ward Be entered from the street? Why are there such old boots in the head of the department’s office, and why does she wear the torn hospital slippers? And why does she treat children in a hospital with orphan blankets and the linoleum that Comes off Why does she treat them And cure them White sun rolls through the snow, through the steppe, through you, through me, through the children in the hospital. Kind white sun in the frosty steppe
(Karaganda region, January 9th)

мама говорила нет ничего прекраснее слова ужаснее слова папа говорил нет ничего важнее истины страшнее истины внутренняя волчица шепчет нет ничего сильнее крови беззащитнее крова я говорю себе не бойся это всего лишь слова – истина дом кровь

mum told me nothing more beautiful than the word more horrible than the word dad told me there is nothing more important than the truth more frightening than the truth the inner she-wolf whispers there is nothing stronger than blood more defenseless than shelter⁵ i am telling myself not to be afraid these are just words – truth home blood

в среднем мире без перемен хронический спор отца с сыном отверженные одиночки запретная любовь отца к дочери умай⁶ , присматривающая за грудничками в мусорных контейнерах дорожных туалетах прудах и реках страхи чумных вождей заряженные луной фаллические матери власть держащих розница голода и диеты оптовые индульгенции
в среднем мире без перемен перманентный ақыр заман⁷

all quiet in the middle world the chronic row of father and son outcast loners forbidden father’s love for daughter umay⁸ , looking after the newborns in garbage cans roadside toilets ponds and rivers fears of plagued chiefs charged by the moon phallic mothers of the powers that be retail of hunger and diet wholesale indulgences
all quiet in the middle world permanent aqyr zaman⁹

Этот город увековечен В «Шаныраке» и «Акбулаке», В кетлинге и кибербуллинге, В «Сулпаке» и реновации, В исчезнувших трамваях, Исчезающей мозаике, В сгоревших памятниках Советской архитектуры.
В январском тумане Скрывается нечто ещё – Если найдёшь какую-то связь, Напиши петицию В небесную канцелярию, Чтобы было что рассказать Следующему поколению.

This city is immortalised In “Shanyrak”¹⁰ and “Akbulak”¹¹ , In kettling and cyber-bullying, In “Sulpak”¹² and renovation, In trams that have disappeared, Disappearing mosaic, In burnt down monuments Of the Soviet architecture.
In January fog Something else is lurking – If you can find some relatedness, Write a petition To the celestial chancellery, To have something to tell To the next generation.

И страшно так, Господи, страшно – Уже невозможен побег: Чернеет на площади башня, И замертво падает снег.
За краем, за раем, за воем Не видно, не слышно Тебя. Нас перекроили без воли – Узнаешь ли прежних, скорбя?
По буквам читай эсэмэски, Молчи, как молчит «Телеграм». Почти невозможно, но если – Нас всех – отпусти до утра.

Oh how scary it is, God, how scary – You can no longer escape: The blackening keep of the square, And the snow is falling dead.
The margin, the eden, the wailing Obscure You from hearing and sight. We were recut without willing – In grief, can you see the erstwhile?
Read messages letter by letter, Be silent, like the “Telegram” is. It is almost impossible, yet – Let us all – until dawn, be dismissed.

Всё изменится в лучшую сторону: Будут вороны – просто вороны Над заснеженным пустырём.
Там у смерти ни сна, ни имени, Можно тишь на молчание выменять, Можно думать, что не умрём:
Мы бессмертны, как травы сорные, Безнадёжности непокорные, Где попадали – там сорвут.
Всё изменится – если слюбится, Будет улица – просто улица, А не выученный маршрут,
Где расходятся в разные стороны. Может, стерпится, если поровну Будет горя, любви, стыда.
По обочинам снежная кашица Застывает к утру, и кажется – Мы останемся навсегда.

All events will find better ends: Ravens will be – just simple ravens Over snowbound empty lot.
There death has no dream, no name, One may swap out the calm for silence, Think that death can be set to naught.
Like the wild weeds, we are undying, All the hopelessness ever defying, Where we fell – there we will be cut.
All will shift here if love accretes Street will be – just a simple street, As opposed to a learnt-by-heart route,
Where to every which way we part. We’ll endure, if in equal part We share sorrow, affection and shame.
On the curbside the snowy slurry By the morning congeals, and it truly Seems we’ll always remain.

мой брат не любит меня, сколько раз не пытался обсудить с ним текущую ситуацию, даже заходил в гости - обсуждает только с мамой и то – по телефону что мне только на руку, успеваю перекурить в подъезде и проветрить майку – мама не переносит табачного дыма, а после развода последние несколько месяцев я живу у неё моя бывшая не любит меня, но именно она позвонила в семь утра сказать, чтобы я не выходил на работу - волнения начались днём ранее про политическую ситуацию лучше всего знает моя мама благодаря моему брату и не в последнюю очередь – подруге: центр города, бронетехника, убивают наших ребят, прячутся в подъездах; входные двери легко поддаются открытию извне, тем более, что дверь в квартиру подруги – одинарная ... иногда начинает казаться, что общение через СМС не так уж и плохо; ДиВиДи, которые достали с полки, но не смогли найти к ним шнуров – до сих пор рулят; депутат, третьи сутки в записи отдувающийся за распущенный парламент - красавчик из моих личных достижений - заново освоил кнопочный телефон и, надеюсь, не придётся передавать умение детям тридцать лет - коту под хвостик, на тридцать первый просыпаешься в другой стране с новыми правилами, но гробы всё так же обтянуты голубым, напоминающем своей символикой оформление шоколадок

my brother doesn’t love me, how many times I’ve tried to discuss the current situation even came over to visit – he talks only to mum and only on the phone which is only handy to me, have time to smoke in the entryway and air my undershirt – mum cannot stand the tobacco smoke, and after the divorce for the last few months I’ve been living at her’s my ex doesn't love me but it was her who called at seven in the morning to tell me not to go to work – the unrest began a day earlier my mum knows best about the political situation thanks to my brother and not least thanks to her friend: town centre, armored vehicles, killing our guys, hiding in the lobbies; entry doors easily give in from the outside, considering that the door to the friend’s apartment is a single ... sometimes it starts to look like talking with SMS ain’t so bad; DVDs taken off the shelf, but unable to find their cables – still rule; pre-recorded deputy for three days taking the rap for the dissolved parliament – what a dude as to my own achievements – I mastered the push-button phone again hope I won’t have to pass on this skill to my children thirty years down the drain on your thirty first waking up in a different country with new rules, but the coffins are still swathed in blue, in its symbolism resembling a chocolate bar wrapping

молчание невыносимо безразличие птиц к событиям города – первое что вижу в окне нас поместили в слепую разлуку без воздуха общения без возможности осязать мы обречены говорить с собой в своем неведении в невозможности соприкоснуться друг с другом оторванные бессвязные лицом к лицу с тьмой времени вдруг мы узнали себя узнали свое ничтожество свою бессмысленность незначительность одноразовость молчу и трудно дышать сквозь молчание навязанное невидимой силой молчание невыносимо когда хочешь говорить молчание невыносимо когда нет слов нет места в которое выходишь и возвращаешься обратно дом становится домом когда его покидаешь и возвращаешься обратно любое место может быть тюрьмой если не уходишь из него в голове тьма в груди тюрьма потому что не знаю кому принадлежит голос мы обречены на невидимое столпотворение боли вай-фай неуловим как воздух можешь дышать им но его нет интернет это голос глаза и уши ты говорил себе и другим мой город моя улица но твоим оказалось только тело оторванное от пространства дыхание и черная речь как попытка справиться с криком когда ничего не остается кроме принятия разве это не опыт смерти город исчез в тумане машины без номеров безликие как люди в масках у нас нет ничего кроме стен в которые заперты кроме деревьев что заглядывают в мертвые окна сонная немая зима покинутые горы я не хочу молчать я хочу идти дальше куда шел откуда уходил ярость безлика ярость горит в голове как город как чужой город который называл своим с чем будешь биться со своей тенью с буквами шагающими в голове со своей неспособностью выйти из себя мы просто тычемся тычемся в свое неведение за эти два дня неведения мы забыли как нерожденные безликие безголосые мы хотим желать но нас как будто нет мы недосягаемы как мертвые молчание невыносимо не хватает воздуха чтобы уснуть чтобы поверить в сон кто мы какое наше дело где живем какой завтра день мы не знаем куда смотреть будущего не видно как своего затылка ходишь вокруг себя чтобы найти обнаружить свою силу но ее нет что утешит здесь в темноте лжи почему мы должны молчать почему мы должны не видеть почему мы должны быть должными я кричу в голову задыхаюсь в комнате из которой сбежал задаю вопросы словам как будто я пустыня пересыпающая черный песок из ладони в ладонь в горле у меня темнота в глазах стена сухость во рту под языком стекло мы пустое место мы тишина

the silence is unbearable indifference of the birds to city’s events – the first thing that I see in the window we were placed into blind separation with no air of talking with no chance of sensing we are doomed to talk to ourselves in our not-knowing in the impossibility of touching each other ripped away linkless face to face with the darkness of time suddenly we recognised ourselves recognised our nullity our meaninglessness insignificance disposability i am silent and it is hard to breathe through the silence imposed by an invisible force the silence is unbearable when you want to speak the silence is unbearable when there are no words no place into which you exit and return again home becomes home when it is left and returned to again any place can be a prison if it’s not departed from darkness within the head prison within the chest because I don’t know who the voice belongs to we are condemned to the invisible pandemonium of pain wi-fi is elusive like the air you can breathe it but there’s none the internet is voice eyes and ears you said to yourself and to others: my town, my street but turns out it’s only the body that’s yours the breathing ripped out of space and the black speech as an attempt to cope with the scream when nothing is left but acceptance is this not an experience of death city disappeared in the fog cars with no license plates faceless like people in masks we have nothing but walls we are locked into nothing but trees that glance into dead windows groggy mute winter abandoned mountains i don’t want to be silent i want to move forth where i was going where i was departing from rage is faceless rage burns inside my head like a city like an alien city that was called my own what are you going to fight your own shadow the letters marching inside the head your inability to lose it we just blunder about blunder around our own not-knowing over these two days of not-knowing we have forgotten like the unborn the faceless the voiceless we want to desire but it’s like we’re not there we are out of reach like the dead the silence is unbearable not enough air to fall asleep to believe in the dream who are we what is our cause where do we live what day is it tomorrow we don’t know where to look future cannot be seen like the back of one’s own head circling around yourself to find to discover your strength but it’s not there what can console us here in the darkness of the lie why do we owe to be silent why do we owe not to see why do we owe to owe i scream into the head suffocate in a room I have escaped pose questions to words as if I am a desert pouring black sand from one hand to another in my throat there’s darkness in my eyes there’s a wall dryness in my mouth glass under my tongue we are an empty space we are the silence

не будем встречаться тревожиться мяться ни с кем ни за чем стерпев обезьяний детсад который уж год отправив планету в пике со лба стерев конденсат шагнув на разрыв
а ветер выкручивает стеблям суставы в степи
и отовсюду слышится шёпот с-с-спас-с-сибо-о-о за всё Тебя благодарю-ю-ю
за боль за смерть за ужас тех ни почему и ни за чем неубедительность страха хуже его придумать почти невозможно страданья не в счёт они были записаны в свидетельстве о прибытии в кувыркающиеся корчащиеся хохочущие десятилетия и мы замираем протерев зрачок наблюдающий за нами по-прежнему с любопытством
2022

we won’t get together get anxious or flounder with no one, for nought the monkey daycare endured for years and years having tailspinned the planet condensation wiped off of the forehead having stepped for a break
and the gust is wringing the joints of the stems in the steppe
all around one can hear the whisper t-t-th-tha-nk-s-s-s tha-a-ank You for everything
for the pain for the death for the terror of those with no why and what for non-convincing is fear almost unreal to think up something worse the sorrows don’t count they were inscribed in the arrival certificate into tumbling writhing howling-with-laughter decades and we freeze having wiped off the pupil that still watches us with the same curiosity

МОДЕРНИЗАЦИЯ 2.0

Все станет ясно Огнеопасно Отец наш к богу когда вернешься Тогда рухани жангырнешься В бога упираемся как в молчание В молчание упираемся словно в бога В безмолвие это когда вернешься Отец наш тогда рухани жангырнешься Богу богово кесарю кесарево Ет етке мұнай президентке Сорпы народной когда напьешься Пастырь наш тогда рухани жангырнешься
Огнеопасное станет ясным И можно будет искать песочек Вдали от рухнувших пантеонов Где вечный ветер мой свеж и светел Где и казахов сжирает хронос Где мне алеющий мак цветочек Подарит рослый степной мальчишка И будем мы с ним под звездным небом Ставить кевларовый шанырак На ховербайках летать в кокпарах Переназначивать чабан-дрона Чтобы отару гнал на жайляу Есть курт заряженный кислотой На интертрайбных степных кюй-рейвах И на кошме возносить Аблая Пока Столица кричит сгорая Бураном белым Вновь становясь святой

MODERNIZATION 2.0

All will become palpable Flammable Our father when will you return to god Then you will ruyhani janghyru Resting against god like against silence Resting against silence like against god When will you return to this speechlessness Our father then you will ruyhani janghyru¹³ Unto god what is god’s unto caesar what is caesar’s Et etke munay unto the president When will you drink the people’s sorpa Our pastor then you will ruyhani janghyru
The flammable will become palpable It will be possible to look for the sand Away from the collapsed pantheons Where my eternal wind is fresh and light Where Kazakhs too are devoured by chronos Where the reddening poppy flower Will be gifted to me by a tall steppe boy And under the starry sky with him we will Put up the kevlar shanyrak¹⁰ Flying on the hoverbikes play kokparah¹⁴ Divert the chaban-drone¹⁵ So it shepherds the flock to zhailau¹⁶ Eat kurt loaded with acid At the intertribal steppe kui-raves¹⁷ And lift up Ablai on the koshma Whilst the Capital screams burning As a white blizzard Becoming holy again

Мечеть с минаретом укутанным в туман Напоминает сестрёнку в парандже. Давняя и робкая надежда сегодня обратилась терпением, И погибла в пределах молчания… Пределы молчания — голос сгоревших книг. Мы откочевали мыслями в сон существования. Твердеет проглоченный язык, шёпоту суфлера Из пылающих книг противостоит плач ушедших дней. И мы аул со стенами домов которые сороки облюбовали Привыкли к дискомфорту. “Берлинская” же “ стена” в груди у нас, тяжела как эпохи Не шелохнется, Под скорбным ветром причитающим с востока. Впереди-Страх, к ночи прилипший на четвереньках, Ты видишь тень страха из своего сна когда днем оборачиваешься назад и думаешь: …оказывается мы вместе сидим на голове у одуванчика, в центре бури, пушинки вонзая…

A mosque with a minaret wrapped up in fog Reminding of a veiled little sister. Ancient and tender hope turned into patience today And died within the bounds of silence… Bounds of silence — voice of burnt books. We roamed with our thoughts into the dream of being. Swallowed tongue hardens, the whisper of a prompter Is confronted by the cry of the days past from the books on fire. And us the aul whose house walls the magpies took fancy to Got used to the discomfort. “The Berlin wall”, then, is inside our chest, is heavy like the epochs Won’t budge, Under the mournful wind wailing from the east. Fear-Ahead, stuck to the night on all fours, You see the shadow of the fear from your dream when in the daytime you look back and think: …it turns out we sit together on the dandelion’s head, in the center of the storm, plunging our fuzz…

Во дворе, воняющем кровью истории, отставив топоры, Двое палачей играют в шахматы. Малыш, с ног которого только срезали путы, Покачиваясь преследует бабочку с обожжённым крылом, которой так и не удалось подняться в воздух. За забором толпятся вокруг дерущихся петухов, Шапки метают в небо. На куполе мечети мерцает полумесяц, от которого нет даже тени. Пробудившиеся для утренней молитвы встают в ряд. У склепа опоздавшего смотрителя Привязан пёс, которому под корень отсекли ухо и хвост, Пёс не лает, воет.

In the yard stenching of the blood of history, having left their axes behind, Two executioners are playing chess. A toddler whose legs were only just freed of the shackles, Sways following the butterfly with a burnt wing, that wasn’t able to take to the air. Crowding behind the fence round the fighting cocks, Throwing hats into the sky. On the dome of a mosque a crescent flickers that doesn’t even have a shadow. Those who awoke for the morning prayer line up. Next to the crypt of a late-coming caretaker A dog is tied up whose ear is cut off down to the roots and its tail too, The dog doesn’t bark, it wails.

Живём, не удивляясь тараканам, словам неразговорчивого крана, и с пепельницы стряхиваем снег к пустому разговору о весне,
но к полному молчанию свободы дождей, пока их выпишут к апрелю – так капельницы катятся в больницах.
И прыгают афганские синицы по веткам однокомнатных деревьев.
И жизнь у нас единственная вроде...
Сойти с ума – приблизиться к природе.

We live, unsurprised by the cockroaches, by the words of a taciturn tap, shaking off the snow off the ashtray for the empty conversation on spring,
but for the complete silence of the freedom of rains, till they are discharged by april - that’s how droppers roll in the hospitals.
And the afghan chickadees jumping between branches of single-room trees.
And we still sort of only have one life…
To go crazy is to become closer to nature

когда у родины нет молока тебя кормят смесью из коммунизма-капитализма-национальной идеи три раза в день а ты просто хочешь молока нет, не кумыса или айрана или шубата молока из груди материнской но она больна вместо мастэктомии родине сделали маммопластику соски вновь торчат как 1001 год назад внутри по-прежнему пусто

when the motherland has no milk you are fed with a formula of communism-capitalism-national idea three times a day but you just want some milk no, not kumys¹⁸ or ayran¹⁹ or shubat²⁰ mother’s breast milk but she is ill instead of a mastectomy they gave the motherland a mammaplasty nipples poke out again like 1001 years ago inside it is still empty

ВСЁ ПОПРАВИМО

я в предпоследнем вагоне чувствую, как, словно змея, изгибается поезд спешит обречённо вперёд нас проглотили забыв задушить за билеты в плацкарт не пропадать же бумаге узники дремлют, мирно сопят будто бы коротать ночи в утробе завещано их праотцами лишь мне нет покоя
пусть остаётся как есть вагоны на станциях так одиноки что кажутся прежде степи на которой отныне бутыль и столбы провода, одинокие домики с типичным плакатом «Цвети, Казахстан!» здесь смотрят только «Хабар» но и это не страшно
время прощаться и вспоминать, как жить в пустоте всё поправимо и даже смерть лишь забег на второй круг или десятый — сколько хватит сил возьми меня за руку и отпусти
я ускользаю

ALL CAN BE FIXED

in the second to last carriage I feel how the train curves like a snake hurries forward with resignation we were swallowed forgotten to be strangled for the reserved seat tickets least the paper goes to waste the detainees are sleeping, snoozing peacefully as if to while away in the womb was bequeathed by their forefathers only I have no peace
let it be as it is the carriages at the stations are so lonely it seems they come before the steppe where from now on бутыль and poles wires, lonely houses with the typical banner “Bloom, Kazakhstan!” here they watch only “Khabar”²¹ but this too isn’t scary
time to bid farewell and to remember how to live in emptiness all can be fixed, and even death is just a sprint for two rounds or ten – as far as the strength will suffice take me by the hand and let me go
I slip away

ОТЦЕУБИЙСТВО

Неизвестно когда, Неизвестно как прошедшее детство На так упорно ожидавшей нас родной земле вспомнили об отце И постарались сразу же забыть. Воздух шевелят вздохи тех, кто хоронит Позади нет-нет раздаётся плач Одно мгновение повисает в воздухе... На одно мгновение каждый останавливается в безмолвии, Словно осознав ничегоневечность. Месим ногами воздух Словно только движение может оживить время... В последний путь провожает склонившаяся под ветром полынь, Вихрь вскинул почву. Потом мы его похоронили Под горою сырой земли, вместе с нашими воспоминаниями…

PARRICIDE

It’s unknown when, Unknown like a childhood that has passed On the native land that has waited on us so persistently we have remembered our father And right that instance we tried to forget. Air is moved by the sighs of those who bury Behind crying is heard every once and again One moment lingers in the air… For one moment everyone stops in speechlessness, As if having grasped nothinglastforeveredness. Kneading the air with our feet As if only movement can revive time… Wormwood bent in the wind accompanies one on their last journey, The whirlwind raised the earth. We have buried him then Under a heap of raw soil, along with our memories…

я маленький человек копошусь копошусь когда душа во мне говорит смотрю на нее как на дуру не время говорю
время копошиться копошиться не высовываться
я маленький человек а то что говорит хочет бросить меня под танки мое маленькое тело отдать на грехи человечества не время говорю глупая душонка цена тебе медный пятак
я маленький человек кто-то за окном умер наблюдаю сквозь тонкий просвет занавески сейчас не время говорю многие сгинут а те кто не сгинет впадут в отчаяние
ну а не останется никого с душой выйду на площадь сожгу запылившуюся шинель вот теперь время скажу душа гуляй душа душоночка маленького человека вот теперь можно

i am a small human i potter around potter around when the soul inside of me talks i look at her like at an idiot it's not time yet
it’s the time to potter around potter around not to stick out
i am a small human and that which talks wants to throw me under the tanks my small body for humanity’s sins it’s not time yet you foolish soul you are worthless
i am a small human someone died outside the window i watch through the thin gap of the curtain it’s not time yet many will die and those who will not will fall into despair
and when not one with a soul will remain i will come out onto the square will burn the dusty coat now it’s time i will say to you soul walk free you soul little soul of a little human now you can

Где у рыбы хвост, А где голова? Откуда гнить, Если всё отрезано. Но гниёт Рыба, У которой огромный распухший живот. В нём Иона живёт. Сети вьёт, шьёт паруса, Надвинув шапочку на глаза

Where is the fish’s tail, And where is the head? Where do you rot from, If everything is cut away. But the fish Is rotting, It has a giant swollen belly. Jonah lives in it. He weaves the nets, sews the sails, Having pushed the hat onto his eyes.